После восхода луны каждый город преображался, показывал то, что сокрыто под маской дня: свои тайны, опасности, свое истинное лицо. Новый Орлеан тому не исключение. Его жители знали, каков он на самом деле, чьи кости гниют на болотах, и что ночь — это время чудовищ. Однако они ошибочно полагали, что страшнее них чудовищ не существует. О нет, они знали только часть. Да и вряд ли на свете есть существо, кому открыты все секреты ночи. Даже тем, кому ночь стала матерью, не все известно о ней. А временами кажется, что ты и вовсе попал в ее немилость, пытаешься искупить вину, отдаешь ей всего себя. И она принимает подношение.

Люди с блуждающим мутным взглядом, которым нечего терять. Ночные грешники. Те, у кого она забрала все, в ответ подарив лишь иллюзию. Она подобно черной вдове, плетет паутину соблазнов, любого, кто попадется кормит своим ядом, вызывая сильнейшую зависимость, и после этого ты пропал. Ты - еда для ее потомства.

Такие места, как это, где жертва сама просится в руки - подарок ночи, за который, несомненно, стоит быть благодарным. И в охоте не было нужды - любого можно было схватить за руку, любого выпить прямо на глазах у других и вряд ли хоть кто-нибудь заметил бы. Люди лишались всех своих чувств, признанных распознавать опасность. Музыка оглушала, чужие запахи закладывали нос, наркотики и алкоголь обманывали зрение. 

— А он настоящий?

Девушка хватает Константина за плечо, почти обливает его “Кровавой Мэри”, и улыбается самой невинной улыбкой, на какую только способна в своем состоянии. У него она вызывает только отвращение. Пить из такого сосуда - попросту не уважать себя. Куртхаус отпихивает ее в сторону и продолжает протискиваться сквозь беснующуюся толпу. Вот, что значит быть одурманенным ночью. Эти люди видят прямую угрозу, оружие, меч, закрепленный у незнакомца на спине, как модную игрушку, аксессуар. В какой-то степени это удобно, но в тоже время пренебрежение скота, пусть и не совсем осознанное, бесит, как и само это место - идеальное для кормежки, казалось бы, но Константину приходиться прочно стискивать зубы, прочно сомкнув узкие губы, чтобы держать себя в руках. В горле его застревает комок отвращения. Он едва удерживается, чтобы не оскалиться, подобно дикому зверю, демонстрируя острые клыки, которые смертные тоже наверняка примут за что-то несерьезное, сродни пирсингу и прочим модификациям тела. И это чувство перебивает даже его голод. 

Когда Константин встречается взглядом с другим не-мертвым, его немного отпускает, черты лица слегка разглаживаются. Он больше не ощущает себя единственным хищником в стаде овец. Матей может быть и похож на них внешне, но то лишь иллюзия. Если уж на то пошло, он и среди хищников выделялся. Как минимум тем, что ему хватило наглости отправиться чуть ли не на верную смерть, выйти победителем, да еще и спутать планы Камарилье так, как будто это ничего не стоило. Пустяк. Каждый день такое делает. Константина это одновременно забавляло и внушало уважение, хотя он еще и не сложил полного мнения, но бессознательное внушало ему чувство защищенности и спокойствия, как часто бывает рядом со стаей, коей Матей пока не являлся. Из-за этого у Куртхауса и возник этот внутренний конфликт. Он не любил находиться в подвешенном состоянии и прозябать в неведении, что было неизбежно после столь продолжительного сна, но все же он хотел внести как можно больше ясности в свою не-жизнь. И как можно скорее. 

Сначала он слушает, присев на край дивана напротив, и одновременно подбирает слова, отчего взгляд его впивается в одну точку, чтобы не выдать отвлеченность его ума от слов собеседника. Но вопрос заставляет его очнуться и сморгнуть затянувшееся раздумье. Он чувствует на себе чужой взгляд, слишком пристальный, чтобы игнорировать, и это снова удерживает его от ответа. Константин едва заметно, но резко слегка поворачивает голову в сторону, откуда на него смотрят, и только потом, как будто нехотя, отрывает взгляд от вампира напротив. 

Он снова как на иголках. Морщит нос пренебрежительно, но голод все-таки заставляет его спросить себя, подойдет ли кровь этой девки, столь опрометчиво уставившейся на него. Стоит лишь приказать - она подойдет и подставит шею. Но сейчас у Константина были более важные дела. 

— Когда кто-то приобретает оружие или просто хочет им обладать, то у него всегда есть цель, назначение для этого оружия. Мне интересно, в чем заключается твой замысел, — внимание вентру снова концентрируется на Мортене. Он прикусывает язык. Не с этого стоило начинать. — К тому же, у меня не было шанса тебя поблагодарить. 

Константин снимает через голову ремень, на котором крепились ножны с мечом, и медленно, будто пытаясь придать действу хоть какую-то торжественность, кладет их на стол перед брухой. 

— Но я не вижу смысла делать это с помощью слов.

Куртхаус не привык ходить вокруг да около, он высказывает все как есть и сразу, не пытается давить, в том смысле, что если ему вдруг не понравится ответ на первый его вопрос, то свою свои клятвенные слова он тут же заберет обратно. В конце концов, клятва на то и клятва, чтобы быть нерушимой и незыблемой. А вот примут ее или нет - уже другой вопрос. 

О целях Мортена он спрашивал скорее из любопытства и желания хоть немного понять ситуацию, в которой он оказался, мир, в котором проснулся. Город ведь выглядел совсем иначе, не таким, каким он его запомнил перед ураганом. Поменялась расстановка сил, поменялось и не-мертвое сообщество. И Мортен был единственной ниточкой, способной распутать этот клубок изменений.